И в тот же день Еремея отправили в подвал, сковав руки и ноги. Он был этим возмущен чрезвычайно, вот она, благодарность людская! В подвал к Еремею явились Адам Кучевский и Зиновий Иванов-третий. С ними были два мрачных господина в кожаных фартуках и с клещами в руках. Щеголеватый Адам сказал:
— Помнится, братец, ты давно был замешан в делах неправедных. Тебя видели с беглым Горемиром. И еще — портрет. Теперь ты должен будешь рассказать всё, что знаешь, всю правду. Иначе вот эти молодцы начнут у тебя вырывать персты клещами. Так, рассказывай!
— Ваши благородия, господа хорошие! Если вы насчет портрета, то нашел я его в роще. На березе висел. Так искусно изображено, что я сначала подумал, что это стоит живая Дашенька Рукавишникова.
— Стоп! — прервал его Зиновий Иванов-третий. — Где эта роща и где эта самая береза, в каком месте?
— Да там же, на бугре за речкой Игуменкой, там еще три больших ручья в Ушайку впадают и пасеку какой-то карла-недомерок держит.
— А черную карету видел там? — стал магнетизировать его Адам.
— Да какая карета, ваше высокоблагородие! Я как Дашу увидел в лесу, так и обмер. Никаких карет не заметил, ни когда туда шел, ни когда обратно. Вообще ни души рядом не было. Я-то еще радовался: удобно портрет взять. Ну, взял, потащил. Повернул его краской к себе, а холстом наружу. Закоулками плутал. Никто и не заметил меня с этой ношей.
— Так-с! — сказал Иванов-третий. — Взял, в город припер, а почему же его Рукавишниковой сразу не отнес?
— Так ведь красота-то какая неописуемая, ваше высокоблагородие!
— Значит, присвоить чужое имущество возжелал.
— Так ведь полюбоваться хотелось! В лесу же нашел. Можно сказать, ничье имущество.
— Ладно! — подвел итог беседе Адам Кучевский. — Сейчас поедем в ту самую рощу, и ты покажешь ту самую березу, возьмем с собой портрет, и ты его повесишь на тот же сучок точно так, как он висел.
— Ошибиться могу.
— А ты не ошибайся, здоровее будешь.
Вскоре Еремей уже сидел в казенном тарантасе, рядом с Адамом Кучевским и Зиновием Ивановым-третим. За ними скакали казаки и ландмилицкие солдаты. Кавалькада вытянулась на целый квартал, везли зачем-то даже пушку. Они проехали по Монастырскому лугу и Заливной улице к мостику через Игуменку, затем дорога пошла в гору, называемую томичами попросту бугром. Возвышенность эта поросла пихтовыми, осиновыми и березовыми лесами и рощами. Были там небольшие озера, бежали малые реки, не имевшие имени, называвшиеся просто ручьями.
Тарантас подлетел к пасеке. Адам Кучевский подскочил к пасечнику и ударил его своей тонкой тростью по глазам:
— Говорить будешь?
Пасечник пинком скинул крышку с одного улья, с другого. Пчелы с гневным жужжанием набросились на приезжих. Дюжий казак перетянул карлика шашкой плашмя по лысине. Пасечник упал. Пчелы жалили казаков в глаза, нос и во все открытые солнцу места. Только и было слышно: «Твою мать!». Всадники вздымали лошадей на дыбы, но пчелы отлично доставали седоков и в таком положении. Кавалькада рассыпалась по роще. Вдруг один из казаков крикнул:
— Сюда! Человека нашел и картину!
Адам Кучевский и Зиновий Иванов-третий погнали тарантас по кочкам, так, что у бедолаги Еремея звенели кандалы на руках и ногах и стучали зубы.
— Нашел!
Сыщики, держа наготове пистоли, обошли полянку. К дереву был прикреплен портрет Дарьи Рукавишниковой — еще более прекрасный, чем первый. На земле около портрета валялись палитра, баночки с красками, кисти и два пустых штофа из-под водки. Положив голову на кочку, спал заросший волосами человек. Одет он был по-господски, от кармана сюртука свисала золотая цепь от часов. Пальцы незнакомца были в краске.
Адам Кучевский и Зиновий Иванов-третий принялись тереть незнакомцу уши, ясно было, что этот человек и нарисовал портрет Дарьи. Но он никак не мог прийти в себя, когда его окатили водой из ведра, он повернулся на бок, попытался встать и не смог, пробормотав:
— Какого дьявола?
— Эге! — вскричал Адам Кучевский, откидывая волосы со лба незнакомца. Господин-то клейменый. Вор! И на щеках у него тоже написано! Ишь ты! Еще и картины рисует! Казачок-то молодец, нашел нам того, кого надо.
— Надо-то нам Дарью Рукавишникову и две черные кареты, — сказал Зиновий Иванов-третий.
Адам Кучевский ответил:
— Сейчас закуем пьяного франта в кандалы, а то проспится, так с ним нелегко будет справиться. Видно сразу, что прошел он огонь, воду и медные трубы. А уж оклемается, так расскажет и про кареты, и про все прочее.
Обыскали всю округу, но больше ничего и никого не нашли. Оставили на бугре на ночь посты, а неизвестного господина повезли в Тайную канцелярию. До ночи он отсыпался, а в полночь начался допрос, на который прибыл сам комендант города Девильнев.
Адам спросил:
— Скажи нам свое отчество, звание, да скажи, не ты ли нарисовал вон те два портрета?
Незнакомец сказал:
— Я Алексей Мухин, художник, и портреты нарисовал я.
— А где же та, которая служила тебе натурой?
— Её больше нет, я её похоронил.
— За что ты её убил?
— Я её не убивал. Один из моих подчиненных, по кличке Дерево, принес из города куличей. Говорил, что украл в кухне какого-то купца. Куличи были красивы и пахли прекрасно. Два кулича я отдал Палашке, а остальные сожрал этот дуболом. Оба умерли в страшных мученьях. Палаша кусок кулича не доела, я кинул его собаке, так и собака околела. Кто это подстроил, не знаю. Может, это сделали вы?
— Но-но! Каторжник! Не говори глупостей! Её звали не Палашка, а Дарья. И почему сам-то куличей не отведал?
— Я никогда не ем сладкого, вот почему! И, слава богу, что других моих людей рядом не было. Да лучше бы они все подохли до единого, да и я сам, чем Палашка!
— Далась ему Палашка! Говорят тебе, что её звали Дарьей. Где ты её похоронил?
— Там, неподалеку от пасеки, красивая такая поляна и много цветов. Потом я стал пить водку и дописывать её портрет. Напился и уснул. Остальное вы знаете.
— Нет, не знаем! Где две черные кареты, на которых ты со своими разбойниками выезжал на грабежи, где украденное вами добро. Вон на тебе золотая цепь, чья она?
— Была прежде почтмейстерская. А насчет остального добра. Так большинство его роздано беднякам. И черных карет вы не найдете. Они далеко на таежных заимках и перекрашены в другой цвет, а в какой — не скажу. И люди мои все теперь далеко, у нас на случай опасности все продумано. На пасеке вы увидите лаз в омшанике, подземный ход, три подземных горницы.
Но там теперь вы ничего не найдете. Кроме желтого слитка. Этот слиток я сделал из металла, который отобрал у бугровщика Еремея Жукова. А когда я стал сплавлять этот металл, я понял, что это вовсе не золото. Что-то вроде бронзы. Где он такую ерунду откопал, — ума не приложу. А боле я вам ничего не скажу, да и пасечник тоже не скажет, хоть огнем жгите, он тоже старый каторжанин. Да хранят его святые Зосима и Савватий.
